Всякая морда благоразумного фасона вызывает во мне неприятное ощущение. © Хармс
февраль 2010
Совместный выходной расширил границы наших обеденных посиделок. Эти границы расползлись на двадцать четыре часа, за пределы города. Теперь у меня был номер ее телефона, а у нее мой. Это означало, что я могла звонить в любую минуту. Где бы ни была я, и где бы ни была она, между нами была связь. Рада словно признала мое наличие в ее мире полном теней, и я обрела плоть.
Теперь, после работы, мы чаще всего уходили вместе. Мы посещали кинотеатры и выставки, допоздна засиживались в тихих уютных кафе, попивая самый вкусный в моей жизни кофе и чай.
читать дальшеРаде даже удалось затащить меня на балет и оперу, и мне понравилось. Не само представление, а Рада, смотрящая его. Она сидела, почти не двигаясь, не сводя взгляда со сцены, ее глаза были широко раскрыты, а от особенно печальных драм щеки покрывались блестящими дорожками из слез. Кажется, что в придуманный и гиперболизированный мир пьес она верила больше и сочувствовала ему больше, чем миру, породившему их, к которому она оставалась равнодушной.
Мне нравилось проводить время с Радой. Все, что оказывалось вокруг нас, приносило радость. Становилось таким интересным, ярким, привлекательным. Окружающий мир из размытой картинки превращался в четкое полотно, полное мелких интересных деталей и секретов. Рада делала мир ярче, Рада делала ярче меня.
Каждые выходные мы совершали поездки за город, пытаясь насытиться жаркой погодой до предела, пока короткое лето не подошло к концу. Рада знала множество красивейших мест, о которых я даже не подозревала. Для меня единственным реальным и детально проработанным местом был город, за пределами же его все казалось схематичным и постепенно уходящим на нет, словно в какой-нибудь компьютерной игрушке. Но теперь для меня был открыт совершенно новый мир. Мир полный природных запахов, жаркого солнца, прохладных теней деревьев, твердой гальки озерных берегов, жужжанием насекомых и синего неба.
От этого лета мне больше всего запомнилось огромное синее небо над головой, яркое солнце, прижигающее тебя к земле, и Рада, всегда идущая чуть впереди меня по тропинке.
Пожалуй, единственными местами, которые мы еще не посещали, были наши дома. Для нас обоих они были чем-то большим, чем просто местом для того, чтобы переночевать. Моя квартира была наполнена множеством личных вещей, не предназначенных для чужого взора, это было убежище, которое перестало бы быть таковым, пускай я туда посторонних людей.
Но однажды и эта граница была прорвана неумолимым натиском нашего сближения. Неуправляемые силы природы, видимо, решили то ли пошутить, то ли помочь нам, наслав как-то будничным вечером на город ливень. Вымоченные с ног до головы, словно окунувшиеся в бассейн, мы были застигнуты врасплох без зонтика посреди улицы. Я знала, что до дома Раде добираться много дольше, чем мне. За это время она могла легко простудиться, что могло надолго вывести ее из моей жизни. И тогда я предложила зайти ко мне, переодеться и просушить ее одежду. Рада согласилась.
Я опасалась, что она будет ощущать себя в моем доме инородным посторонним телом, мешающим и нарушающим гармонию и уют. Но все оказалось иначе. Даже здесь она оказалась недостающим кусочком, чем-то, чего не хватало до завершения и цельности.
Это был один из лучших вечеров среди всех тех, что мы проводили вместе. Стены моей квартиры сдерживали и не давали улетучиться тому ощущению близости и радости, которым я так дорожила. Ничто и никто не мешал и не вклинивался, не крал кусочки моего, ставшего идеальным, мира, все было только нашим.
Пока Рада готовила ужин, я созерцала ее худую спину и выпирающие из-под футболки ключицы. Ей ужасно шел мой фартук, который с самой его покупки так и лежал без дела. Кухня становилась до неприличия уютной от раздающегося стука ножа, звуков кипящей воды и шипящего масла.
После мы смотрели фильм, выключив свет и открыв окна с балконом, перемешивая саундтреки с шумом дождя и воды, ласкающей шершавый асфальт.
— Эти выходные проведем у меня дома, — сказала мне Рада в дверях на прощание, — ведь я видела, где живешь ты, теперь твоя очередь.
А затем она сделала то, что не случалось никогда раньше. Сделав маленький шажок, Рад обняла меня. Обняла крепко, стоя так близко, продлив эти объятия много дольше, чем того требует вежливость или предстоящая разлука. Я стояла в коридоре, закрыв глаза и считая удары ее сердца, пока ее волосы щекотали мне щеки и нос.
Теперь я знала — я была принята. Принята окончательно, я получила гражданство ее мира, а не просто временную визу, и теперь мне было позволено поселиться там навсегда. И я с нетерпением ждала момента, когда переступлю границу в охапку с набитыми чемоданами. И переезд намечался в выходные.
Так как я не знала толком ни района, где живет Рада, ни тем более ее адреса, мы встретились на остановке общественного транспорта. Всю дорогу до ее дома я запоминала, как мы идем, стараясь примечать опознавательные знаки. А Рада то и дела прикасалось к моей руке, словно боялась, что я вдруг неожиданно исчезну, словно хотела убедиться, что на самом деле я не бесплотный мираж. Кажется, она часто опасалась этого, настолько она привыкла к тому, что вокруг нее перемещаются лишь тени.
Рада жила в самом удаленном районе города, но не самом новом. Большую часть зданий здесь составляли миниатюрные пятиэтажки и рассыпающиеся на глаза дома в два-три этажа. Лишь неуместными вкрапления уплотняющей застройки высились среди них более высокие здания. Также нелепо и неуместно выглядели микропоселки внутри городских улиц, состоявшие из небольших частных участков, с домишками, построенными кто во что горазд. Вот к такому домику и лежал наш путь.
Всю дорогу меня сопровождало легкое ощущение того, что я уже здесь была. Казалось, что все вокруг должно было быть мне знакомым и родным, но оно упорно не узнавалось, будто давно перестроенное и измененное.
Это чувство только усилилось, когда мы подошли к калитке дома, где и жила Рада.
Небольшой, в один этаж, домик со всех сторон был обсыпан зеленью и цветами, поглощающих его стены с настойчивостью зыбучих песков. Крышу покрывало узорчатое полотно теней от крон деревьев, а старенький деревянный забор штурмом пытались взять бравые цветы. Я не могла толком разобрать то чувство, что вызывал во мне этот дом. Как будто давно, еще в детстве, я прочитала сказку про этот домик, а теперь увидела его воочию.
Рада отворила калитку под аккомпанемент скорбного стона ее петель, и мы вошли в пределы ее обители.
Путь к крыльцу лежал по тоненькой дорожке, мощенной давно потрескавшимся камнями, между которыми пробивалась трава. Маленький передний дворик был весь завален, заставлен старыми вещами, которыми, судя по слою пыли на них, давно никто не пользовался. Но ощущение свалки, грязи и неряшливости не создавалось. Все было сложено так, словно этот скарб лишь на время отложили в сторону, в твердой уверенности, что скоро им воспользуются. Вещи были нужны, и они это чувствовали, лежа на земле, полные достоинства и значимости. Было интересно разглядывать все это добро, словно ребенком пробраться в чулан бабушки, где так много непонятного, но от этого еще более интересного.
Но Рада не стала останавливаться, и у меня не было возможности рассмотреть все более подробно. Она толкнула незапертую входную дверь, и, пройдя маленькую прихожую, на удивление пустую, мы попали в зальную комнату. Мне сразу здесь понравилось, уже в первую секунду, когда я еще не успела толком и оглядеться. Комната показалась мне такой родной и близкой.
Она была обставлена старой тяжелой мебелью из темного дерева. Повсюду было много тумбочек, столов, полок и столиков, заставленных книгами и различными безделушкам. Зал обладал уютом и теплом старого шерстяного одеяла, которым укрывает тебя бабушка, читая книжку на ночь. В этой комнате было много такого - бесполезного, но привлекательного. Я любила такие дома, в них я готова была часами переходить от полки к полке, рассматривая все эти вещички, погружаясь в атмосферу, отражающую характер хозяина.
Рада жестом предложила мне сесть на диван, а сама ушла в другую комнату, вскоре вернувшись с чаем и печеньем.
— Тебе нравится мой дом? — поинтересовалась она, садясь на диван, совсем близко ко мне. От нее пахло мукой и ванилью.
— Очень. Будто вернулась в детство, у моей бабушки был похожий дом. Я так любила приезжать к ней в гости.
— Она жила в деревне?
— Нет, в городе, в таком же вот частном домике. Мне было очень мало лет, по-моему, я даже в школу не ходила. Я будто попадала в сказку. Ее сад был настоящим волшебным лесом, ее комоды были полны магических артефактов, а сама бабушка казалось старой доброй феей.
Рада стала наливать чай и пододвинула поближе ко мне тарелку с печеньем.
— Ты навещаешь ее могилу — прервала она мое молчание
— Нет, я не люблю кладбища. Мне там становится до ужаса тошно.
— Ничего страшного, не обязательно обливать слезами холодный мрамор, чтобы ушедшие души знали, что их помнят и любят. — я почувствовала, как ее ладонь накрыла мою, и ее плечо соприкасается с моим. — Покушай печенье, оно у меня волшебное. Развеивает все печали и возвращает радость.
— Моя бабушка тоже так говорила, когда готовила мне сладости, — я попробовала предлагаемое лакомство. Печенье обладало знакомым вкусом из далекого прошлого. Я словно прожевала кусочек детства. Мне даже показалось, что сейчас из дверного проема выйдет моя бабушка и погонит меня играть в сад.
— Я знала, что тебе понравится, — Рада налила себе вторую чашку и отпила.
А я пустилась в дальнее плавание по временам моего детства, давая новую жизнь всем воспоминаниям, какие только удавалось выволочить из чулана моей памяти. Она молчала, давая мне возможность вновь насладиться горько-сладкими моментами далекого детства, не перебивая мою торопливую речь, и не беспокоя, когда я вдруг замолкала.
К сожалению, чай и печенье были не бесконечными, как и мои смутные по большей части воспоминания. Когда и то и другое закончилось, я увязалась за Радой на кухню, чтобы помочь с мытьем посуды, а также рассмотреть остальные комнаты.
По коридору мы прошли мимо небольшой спальни. Ее осмотр не занял много времени, вся обстановка — это комната состояла из двуспальной кровати да тумбочки с лампой.
Кухня была просторнее спальни. Светлая, с нежно-зелеными стенами и мебелью, она словно была продолжением солнечного садика, что виднелся за стеклом двери черного входа.
— Пойдем лучше в сад, на солнышко и свежий воздух?
Рада домыла посуду и вытерла руки полотенцем.
— Разве ты не хочешь получше осмотреть дом? Мне показалось, он тебя очень заинтересовал.
Но я не стала слушать возражений и, не дожидаясь разрешения, уже выскочила на улицу.
Обогнув высокие кусты, я вышла на небольшую полянку, покрытую густой и такой манящей зеленой травой. По периметру этой поляны росли кусты и деревья, и были рассыпаны всевозможные цветы. Казалось даже, будто солнце светит здесь чище и ярче, чем для остального города, а небо глубже и синее. Все это создавало ощущение, будто выйдя из дома, ты попал в волшебную сказку. Сказочность садика бессловесно подтверждал и стоящий на полянке деревянный стол.
Услышав, что сзади ко мне подошла Рада, я обернулась со словами:
- Здесь у тебя очень красиво. Ты потрясающий садовод. Только вот зачем стол? Ждет шляпника, чтобы угостить его чаем и печеньем?
По тому, как она отвела взгляд и нервно откинула волосы с лица, я поняла, что Рада собирается мне соврать или, по крайней мере, о чем-то умолчать.
— Это старый бабушкин стол, в доме не нашлось ему места, а выкидывать было жалко.
Я подошла ближе к предмету нашего разговора, решив внимательнее осмотреть его.
Стол был массивный, из настоящего дерева, а не из прессованных опилок, простой, без изысков и украшений. Поверхность его была очищена от лака, а ножки вкопаны в землю.
— Тогда зачем ты его вкопала в землю? И даже удобрила, судя по всему,— я снова повернулась к Раде, ожидая от нее ответа.
Но Рада молчала. Я подошла ближе, пытливо вглядываясь в ее глаза. Но она по-прежнему молчала, плечи ее слегка подрагивали. Кажется, что она боялась мне отвечать. Мне захотелось обнять ее очень крепко, чтобы рассказать, насколько она мне дорога, и что ей просто нечего бояться. Но вместо этого я осторожно взяла ее ладони в свои, боясь, что Рада выдернет руки.
— Ты всегда говоришь людям только правду? — спросила я, крепок сжимая ее ладони в своих.
— Да.
— Я если она их сильно ранит, если она принесет много вреда?
— Тогда я просто не говорю ее.
— Ты поэтому так много молчишь?
Рада на мгновение улыбнулась.
— Приходится, люди чаще всего жаждут услышать лишь ложь, даже если страстно просят рассказать им правду.
— Все же, я не такая. Поэтому мне ты можешь говорить все. Только не молчи.
Рада посмотрела мне в глаза на пару мгновений, которые, как водится, показались мне долгими часами.
— Хорошо, я исполню твою просьбу, — она наклонила голову набок, замолчав, будто собирала свою смелость, — но ты об этом можешь пожалеть, как и все остальные люди, побывавшие в моей жизни.
— Я не все остальные.
Рада разглядывала меня испытующе, словно сравнивала со всеми людьми, что она встречала в своей жизни — отличаюсь ли я от них.
Приняв какое-то решение, она приблизилась к столу и с заботой провела по нему рукой. Я ждала с замиранием сердца, когда она вынесет свой вердикт — отношусь ли я ко всем остальным или нет.
— Это очень старый стол, — Рада отошла от него и села на траву. Расценив это как приглашение, я улеглась рядом с ней. Над головой бесстыдно хвастливое небо сияло своей бесконечностью, а на земле Рада в своей боязливой осторожности старалась вновь не спрятаться за молчанием. — Сколько себя помню, он всегда был в нашем доме. Чем старше становилась я, тем менее важным становился он. Из гостиной он переместился на кухню, затем в прихожую, затем присоединился к остальным почти забытым вещам, что теснятся на переднем дворе. Знаешь, я тоже его забыла, хотя когда-то могла долго с упоением играть в тайное убежище, накрыв его одеялом.
Я молчала. От меня не требовалось ничего, кроме как внимать и принимать. Она и так знала, что я слушаю ее, и мне не требовалось произносить каких-либо слов и звуков для заверения этого факта. Я любовалась ее худенькой спиной, чуть прищурив глаза на солнце. Его лучи, проходя сквозь мои ресницы, рисовали дивные узоры, сплетаясь в крылья бабочки на спине Рады.
— Однажды, разбирая старые вещи и унося их из дома, где они жили и существовали во двор, где им предстоит впасть в летаргический сон бесхозности, я увидела его. Он стоял ненужный, брошенный, забытый всеми, всеми теми, кто когда-то жить не мог без него. Но это не самое печальное в его судьбе…
Даже после того, как он сделал для них все, что мог, он не мог уйти, он должен был оставаться запертым в форме стола, пока не рассыплется в сгнившие щепки.
Рада остановила свою взволнованную речь, задышав чуть громче и прерывистее, чем обычно. Приподнявшись, я потянула ее за плечи и уложила рядом с собой.
Наши руки были вытянуты вдоль тела, и пальцы соприкасались так специально-нечаянно.
— Этот стол вытесан из дерева, что когда-то было живым. Я знала, что он помнит это. Помнит, как быть живым, как чувствовать, что по твоим жилам течет сок, знает, что его судьба — растить ветви и распускать на них зеленые, шелестящие на ветру листья.
Я закрыла глаза, вслушиваясь в свое сердце и пытаясь ощутить, как разливается по мне кровь, представляя, как это — быть не в силах выпустить себя наружу. Ни открыть глаза, ни вдохнуть сладкого запаха, ни подставить лицо теплым ласкам солнца, ни протянуть кому-то близкому руки и не касаться его.
— Ох, как это ужасно, — выдохнула я, погрузившись в иллюзию своего плена до самого конца. Открыв глаза, переплела свои пальцы с пальцами Рады, развеивая иллюзорные цепи своей комы.
— Да, ужасно. И тогда я решила дать ему шанс — поставила его здесь и вкопала в землю, удобрив. Я поливаю его и забочусь. Я подбадриваю его словами, веря, что когда-нибудь в нем соберется достаточно сил, и он расцветет, покроется почками и бутонами. Ведь это будет означать, что нет ничего невозможного, что нет преград, которые нельзя преодолеть. Это будет означать, что однажды и я смогу вырваться и, превратившись в бабочку, свободной порхать над цветами. Разве не так?
— Так,— ответила я кратко, открыв глаза.
Теперь мы, молча, лежали рядышком внимательно следили за небом, по которому медленно проплывали редкие облака.
Солнце, распластав нас на земле, плавило все преграды между нашими душами. Хотелось говорить много и быстро, выболтать все самые потаенные мысли: самые страшные, самые глупые, самые неловкие и постыдные.
Хотелось молчать, нырнуть в пустоту звуков, пробуя ее на вкус большими глотками. И речь, и тишина были одинаково важны, и говорили одинаково о многом.
Над нашими головами одно облако столкнулось с другим, и они слились, превратившись в какую-то замысловатую фигуру, что в глазах разных людей сможет обратиться и в дерево, и в древний замок.
— Ты веришь в половинки душ? — спросила я неожиданно даже для себя
— Конечно.
— Думаешь, поэтому люди так стремятся быть частью общества?— посмотрела я на нее, чтобы понять, какие чувства затрагивает в ней эта тема, и затрагивает ли вообще.
Рада улыбнулась грустно и немножко горьковато.
— Нет, сейчас они делают это только ради комфорта. И ради того, чтобы найдя кого-то, с кем им удобнее всего, убедить себя, что это и есть их половинка. Немногие осознают свои поиски, и уж совсем мало кто находит истинную половинку своей души, и понимает это.
— Люди любят себя обманывать, — произнесла я задумчиво, вновь глядя на улетающее большое облако, по шороху травы поняв, что Рада перевернулась на бок. Но я не стала смотреть на какой именно. Мне было страшно, что она отвернулась от меня.
— Люди не любят страх. А боятся они боли.
Я ее не поняла. Но сейчас это случалось все реже, что я не понимала ее.
Я тоже повернулась на бок и встретилась с ней глазами.
— Когда часть твоей души представляет собой огромную заросшую рану, покрытую красными, распухшими шрамами, хочется двигаться как можно меньше. Лишь бы не чувствовать боли, люди стремятся принять одну удобную позу и застыть так навсегда. Чтобы рана не стала вновь кровоточить. Найти часть своей души не самое тяжелое, самое трудное — пережить те ужасные страдания, что будут с вами, пока вы вновь срастаетесь в одно целое.
Да, бывало так, что я не понимало ее с первых слов. Но стоило ей начать объяснять, как я тут же улавливала суть, и могла продолжить за нее. Словно она давала мне описание тех затерянных мыслей, что я должна найти где-то у себя внутри. И я всегда находила.
— И тогда они забывают о том, что им чего-то не хватает. Им кажется, что они целые. И лишь немногие… — заговорила Рада вновь.
— Лишь немногие чувствуют, что чего-то не хватает. И почти никто… - продолжила я.
— Почти никто не осознает, что для завершения своей цельности, им необходимо найти половину своей души.
Мы замолчали, снова перевернулись на спину и подставили лица солнцу, выглянувшему из-за облака, что было похоже то ли на замок, то ли на дерево. Я почувствовала себя одним из тех цветов, что росли совсем рядом. Когда солнце скрылось за очередным комком белого пуха, тишину нарушили мои слова:
— А ты, ты ищешь свою половинку?
— Нет.
Ответ Рады меня удивил. Удивление было столь сильным, что прорвалось сквозь мое молчание, выплеснувшись в воздух, что не утаилось от моей собеседницы.
— Я ее уже нашла.
— Этот человек об этом знает? — я даже приподнялась на локте, нависнув над ней, заглядывая в лицо.
Рада села, и мне, отпрянув, пришлось резко выпрямиться.
— Нет. Даже не подозревает о том, как мы могли бы быть тесно связаны. И я не скажу ему этого никогда.
— Но почему?
— Пусть даже он чувствует себя не цельным, и порой это доставляет ему беспокойство и вызывает смутную тревогу, пускай он до сих пор не может найти себе места. Я ничего не скажу. И ничего не сделаю, чтобы стать настолько близкими. Срастаться обратно в одно целое — это слишком мучительно. Я боюсь, что моя половинка не выдержит этого, что это может разрушить ее жизнь. Ты бы так не поступила?
— Не знаю… — я замолчала, пытаясь найти ответ на этот сложный вопрос, — не знаю… — повторила я вновь.
Мы вновь замолчали, каждый думая о своем. Но я почему-то была уверена, что сравни мы наши мысли, они окажутся столь одинаковыми, что если ненароком рассыпать их по траве, то и не догадаешься, где чьи. Изредка перекидываясь ничего не значащими фразами, мы все больше молчали и грелись на солнышке, подражая ленивым кошкам.
Солнце грело так яростно, что, кажется, расплавило все мои мысли, которые вытекли из меня, впитавшись в сухую землю. Остаток дня я провела, словно в сладком сне, толком и не воспринимая ничего, кроме Рады. Ни ужин, которым она меня кормила, ни новый фильм, который мы смотрели, ни имен писателей, о которых она мне рассказывала, с любовью доставая с полок их книги и показывая мне. Лишь к позднему вечеру я более-менее пришла в себя, вынырнув, наконец, из уютной сказки. Попроситься остаться на ночь у меня не хватило духу, и мне пришлось уехать домой, в свою теперь уже пустую и холодную квартиру.
* * *
Казалось бы, ничего необычного в тот выходной с нами не произошло, но мы стали еще чуточку роднее и дороже друг другу. А еще, после этой встречи мы, наконец, перешли тот рубеж, за которым больше не нужно сдерживать себя, заставляя выглядеть чуть лучше, чем ты есть. Мы понимали, что были готовы принять друг друга настоящими. Без фальши и косметического ремонта маленькой ложью. Рада была нужна мне любой, как и я была нужна ей искренней. И это было просто прекрасно.
Конец лета незаметно перетек в начало осени, которая постепенно одно за другим гасила яркие пятна летнего цветения. Мы виделись Радой все чаще, наши встречи становились все продолжительнее, а полуночных смс-ок все больше. Она затягивала меня все глубже и глубже в себя. Я словно погружалась в ночной прохладный пруд, опускаясь к самому дну. Все звуки глохли, нос заливала вода, и не оставалось никаких запахов кроме ее, тело нежно ласкали теплые течения, вокруг смыкалась темнота, и даже звезды над головой все меньше света доносили до меня сквозь толщу воды. Мне было слишком хорошо на моем пути к черной бездне. Хотелось только плотнее завернуться в темные воды, чтобы они уже никогда не отпустили меня. Я не желала спасения, мне не нужна была помощь.
Потому что я уже не боялась, страх больше не толкал меня безрезультатно барахтаться и кричать, зовя на помощь, я готова была принять свою бездну.
Пришедшая осень не только изменяла природу вокруг, но и Раду, и темп наших с ней встреч. Рада стала более спокойной и умиротворенной. Словно дерево, она замедляла ток своей крови, готовясь к зимнему сну. Говорила медленнее, двигалась более плавно. И даже ее глаза рассказывали о смене жизненного цикла природы: зеленый стал желтее, коричневый приобрел красный оттенок, а синий ободок стал почти черным.
Теперь мы больше времени проводили в наших домах, за кружкой горячего чая в неспешных ленивых разговорах. Порой просто читали вместе, сидя рядом и касаясь друг друга локтями, порой я засыпала, положив голову ей на колени, а Рада охраняла мой сон. По вечерам я расчесывала ее волосы и заплетала в косы, а Рада пришивала мне очередную оторванную пуговицу. В выходные она учила меня печь свои замечательные печенья, а я помогала с уборкой.
Наши жизни постепенно слились воедино, объединив даже мелкие бытовые проблемы и заурядные дела. И тем труднее было на время разлуки разрывать их снова пополам.
Мне все тяжелее было покидать ее по вечерам, я все дольше засыпала по ночам, ворочаясь в постели без сна долгие часы. Я не могла без нее.
У меня никогда не было никаких зависимостей. Я не злоупотребляла алкоголем, даже не пробовала курить, никогда не съедала за раз килограмм шоколадных конфет, не в силах остановиться. Я всегда принадлежала только себе.
Но теперь я не могла существовать одна. Я нуждалась в Раде. Ее отсутствие в моей жизни пульсировало во мне тупой неутихающей болью, мешающей есть, пить, говорить, двигаться и даже спать. Без нее мир становился слишком неправильным. Каким-то разорванным, поломанным, изувеченным — из стройной красавицы он превращался в хромого калеку. Своими острыми обломанными краями он ранил меня до крови.
Однажды, лежа в постели, я очередной раз не могла заснуть. Проползающие тошные минуты без сна раздражили все больше и больше, заставляя ворочаться с боку на бок. Наконец, я не выдержала и набрала ее номер, ничего толком не сказав и лишь коротко без объяснений попросив приехать. Да и не были они нужны ей. Кажется, она, как и я, давно этого ждала — когда нашим временем будет не только день, но и ночь.
Она приехала очень быстро. Я впустила ее в квартиру, и, не дожидаясь пока она пройдет, вернулась в свою постель, пока не испарились последние еле заметные остатки сонливости.
Вскоре Рада зашла в комнату. Погасив свет, она присела рядом со мною, скорбно свернувшейся калачиком на кровати.
— Не можешь заснуть? — Рада нежными прикосновения растрепала мои волосы.
— Это просто ужасно. Я хочу заснуть и не могу, — пробурчала я в подушку голосом капризного ребенка.
— Тогда я тебе помогу, хорошо? — Рада подождала, пока я согласно кивну, и продолжила. — Ты же любишь небо? Летнее небо, синее и такое глубокое.
— Словно бесконечное, — пробормотала я, вспомнив наши летние поездки за город, на природу.
— Тогда закрой глаза и представь его.
— А как же овечки? Мне не нужно считать овечек? — уже хотела было засмеяться я над шуткой, но Рада шикнула на меня.
Она наклонилась ближе, накрыв мои глаза ладонью:
— Закрой глаза, — теплые пальцы откинули волосы с моего лба, — представь небо и вдыхай его. Дыши глубоко и с наслаждением, смакуй его цвет и его легкость, дыши им.
Я закрыла глаза и стала дышать. Никогда раньше мое дыхание не было таким осмысленным и таким сладким.
— Рада, — я позвала ее, когда потеряла счет свои вдохам и выдохам, — я хочу, чтобы ты спала со мной. Тогда мы сможем разделять не только реальность, но и наши сны. Тебе бы этого не хотелось?
Она не отвечала. Пытаясь понять, почему, я открыла глаза. Рада, раздеваясь, аккуратно складывала свою одежду на кресле.
Обойдя кровать с другой стороны, она легла под одеяло.
— Я покажу тебе мой любимый вишневый сад. Он цветет круглый год, и там живут феи, — прошептала Рада, стараясь не тревожить подлетающий к нам сон.
Я перевернулась на другой бок, и наши лица оказались совсем близко, настолько, что ощущалось, как ее дыхание согревает мою кожу. Рада уже закрыла глаза, но я продолжала смотреть на нее. Внимательно, будто в первый раз, я вглядывалась в ее черты, наблюдала, как дрожат ее ресницы и двигаются глазные яблоки под тонкими веками. Наверное, ей уже снится сон, и мне бы стоило присоединиться к ней, ведь Рада ждет в вишневом саду. Но я не могла заставить себя закрыть глаза. Я все лежала и смотрела. На ее кожу, которая слегка светилась, отражая, словно луна, то малое количество света, что пряталось в темноте. На ее длинные волосы, пахнущие травами и полевыми цветами. Она заправила длинные пряди, что всегда падали на ее лицо, за уши, и теперь я могла видеть маленькую родинку на мочке уха. Грань между сном и реальностью незаметно таяла, и я вдруг поняла, что уже смотрю на Раду, стоящую под вишневым деревом. Ее сад был действительно просто прекрасен.
* * *
С тех пор мы все чаще и чаще ночевали под одной крышей, пока не пришли к тому, что каждый наш сон делили на двоих. Я чувствовала, что наши жизни уже проникли так глубокого друг в друга, что стали неразделим целым без начала и конца. Мир сузился и сомкнулся вокруг нас, и в этом замкнутом пространстве все было идеально и гармонично. Все, что не касалось нас двоих, просто исчезло, оно было стерто, чтобы освободить место под наши воспоминания. И я не жалела об этом, ведь мне не требовалось ничего, кроме Рады. Там, где была она, все становилось целостным и значимым. И я перестала замечать своих коллег, соседей, знакомых, друзей, перестала заботиться о том, что обо мне подумают другие, или как я выгляжу со стороны. Меня не волновали не голодающие дети в Африке, ни ураганы над северной Америкой. Все это было пустое и чуждое. Мой мир сжался в уютный теплый кокон, где были мы с Радой, сладко дремлющие в ожидании чуда превращения. Мне все время казалось, что будущее таит в себе какой-то волшебный сюрприз, что-то, что принесет огромное счастье, стоит лишь завернуть за угол. Да, в то время я была счастлива.
В тот вечер, когда эта сказка подошла к концу, я гостила у Рады дома. Как это часто бывает, Рада что-то читала, сидя на диване, а я играла в свою старенькую, но все еще любимую, приставку. И, может, со стороны казалось, что каждый занимается своими делами и внимания друг на друга не обращает, это было не так. Где бы мы не находились, между нами оставалась натянутой прочная нить, связывающая наши души. И даже не одна. Чем больше времени я проводила с Радой, тем больше их становилось, это из них был свит тот кокон, в котором я жила. Лишь изредка внешнему миру удавалось пробиться сквозь плотные стены, чему я никогда не была рада.
На журнальном столике завибрировал мобильный телефон, но я не спешила брать трубку, и он медленно полз краю, видимо решив совершить суицид от горя.
— Возьми же уже трубку, — отвлеклась от чтения Рада, — это может быть что-то важное.
Я нехотя нажала на паузу. Последнее, чего бы мне сейчас хотелось, это чтобы меня насильно выволокли из нашего убежища в суровую реальность.
— Да,— ответила я резко, давая понять, что не настроена на длинные лирические разговоры. В трубке раздался голос моего отца. Кажется, он был взволнован, потому что говорил торопливо, то и дело сбиваясь. Не скажу точно, потому что после первых слов мое внимание улетучилось. Сам мозг не желал воспринимать ничего, что нарушило бы идиллию моего существования. Наблюдать за тем, как читает Рада, было куда интереснее и важнее. Ее теплый свитер, волосы, забранные в хвост, старые очки, придающие ей слегка детский вид, вызвали во мне улыбку. Ощущение уюта теплой волной разлилось по всему телу. Лишь одно мешало полностью погрузиться в это ощущение — мой телефон. Я мысленно поклялась, что больше не буду забывать выключать его после рабочего дня.
Когда голос в трубке замолчал, я коротко бросила «хорошо» и отключилась. Вполне подходящее слово для того, чтобы закончить разговор, о чем бы он ни был.
Я снова уселась на пол и продолжила играть.
— Кто звонил? — на этот раз мою игру прервала Рада, что ничуть меня не огорчило, отнюдь.
Поднявшись с пола, я радостно плюхнулась на диван рядом с ней.
— Неважно, — я махнула рукой, давая подтверждение тому, что этот звонок был сущим пустяком, — давай посмотрим тот фильм, что я вчера купила. Мы давно уже не устраивали себе приватный киносеанс.
Я потянулась за пультом, лежащим рядом на диване, но Рада меня остановила.
— Нет, я хочу знать, кто это звонил и по какому поводу. Чувствую, это было что-то важное. Ответь мне.
Ее необъяснимый интерес к тому, что не имеет никакого отношения ни к нам, ни к нашему дому, ни к нашей жизни стал меня раздражать.
— Да что ты пристала? Я уже сказала, что это не важно. Я уже и не помню, кто это звонил! — мой голос звучал чуть громче обычного, чего еще ни разу не случалось, Рада никогда не раздражала и не злила меня до этого момента. Тем более что я действительно уже не помнила, кто и почему мне звонил, да и не хотела вспоминать. — Пойду, заварю себе чай, — бросила я вставая. Мне хотелось быстрее закончить этот бессмысленный разговор.
Но Рада не дала мне выйти из комнаты. Она догнала меня и развернула лицом к себе, успокаивающе взяв мои ладони в свои.
— Просто скажи, кто это был, хорошо? И мы закончим этот разговор.
— Ладно, — чувства мои уже успокоились, и я взяла телефон, чтобы посмотреть имя звонившего. Лишь бы быстрее покончить с этим. Мне хотелось заварить крепкий чай, запастись печеньем и начать смотреть фильм. — Так, это был мой отец. Видишь? — я развернула экран к Раде в доказательство. — Теперь мы можем сесть за кино?
Но кажется, Раде этого было мало. Она смотрела на меня с таким беспокойством, какое я еще никогда в ней не видела.
— А что он тебе сказал, что он хотел, ты помнишь?
Я покачала головой отрицательно.
— Раз не помню, значит ничего, стоящего нашего внимания и не было.
— Я хочу знать, — хоть голос Рады и дрожал, я понимала, что лучше выполнить ее просьбу.
Но все мои воспоминания, не касающиеся нас, были словно покрыты липкой мутной пленкой, не дающей их рассмотреть. Эта пленка была похожа на сети паука, туго обвивающие все уже ненужные мысли и чувства. Но для Рады я должна была сделать над собой усилия. Как не противно было касаться и разрывать эти липкие нити, мне пришлось.
— Он звонил сообщить, что маму увезли на скорой. Какой-то приступ боли у нее там случился. Я не помню уже подробностей, — машинально отряхнув руки от липких воображаемых нитей, я обиженно села обратно на диван. Да какая ей разница, что там было нужно моему отцу? Меня это никак не касается, а значит, и для нее не может быть важным.
— И тебя это не беспокоит? Ты совсем не волнуешься? — задал Рада очередной странный вопрос.
— С какой стати? — я коротко рассмеялась нелепости ее предположения. — Это же не наше дело.
— Понятно, — голос ее зазвучал совсем тихо, он был переполнен каким-то странным для меня чувством, которое очень беспокоило меня, но я никак не могла узнать его.
Рада кивнула и, взяв книгу, оставленную ею раскрытой на диване, отошла к шкафу. Поставив ее среди остальных, она некоторое время выравнивала и без того стройный ряд книжек.
Я не понимала что происходит, и просто стояла и ждала. Затем она обернулась. По ее щекам текли слезы. И я, наконец, узнала это чувство, что растекалось по комнате, пропитывая собой стены и пол. Это была боль.
— Уходи, — сказала Рада четко и уверенно, — уходи навсегда и не возвращайся, я больше не желаю тебя видеть.
Кажется, в момент, когда она произнесла эти слова, небо рухнуло на землю. Обрушилось всей своей массой, разбросав звезды по крышам домов. Я закрыла глаза, молясь, нет, умоляя, чтобы это оказалось лишь сном или необъяснимым миражом. Но когда я взглянула на нее, Рада по-прежнему смотрела на меня решительно и непреклонно, а на ее щеках блестели соленые дорожки боли.
Она подошла ко мне и, крепко взяв за локоть, повела к входной двери. А я ничего не могла сделать. Все вокруг разлеталось, словно карточный домик. Ажурные арки моего счастья вновь превращались в рассыпавшийся набор бессмысленных картинок. Я даже не могла понять, как мне двигаться или говорить. А Рада уже довела меня до двери и вытолкала на улицу, кинув на крыльцо мою верхнюю одежду и сумку. И только когда дверь захлопнулась, и раздался стук задвигаемого засова, я стала приходить в себя. Нет, мир не слился вновь в единую картинку и не восстановил свои законы физики. Я все также болталась в компоте из неба и кусков реальности, но хотя бы осознавала, что из этого мои ноги, руки и голова.
— Рада, Рада, — я тихо поскреблась в дверь, в надежде, что она передумает и откроет. Или что это была какая-то абсолютно нелепая, абсурдная штука.
Но она не открыла. Ее уже даже не было в прихожей. Не ощущалось ни ее дыхание, ни тепло ее тела, ни волны ее мыслей. Все это вдруг исчезло из моего мира. От этого было невыносимо больно.
Не знаю, сколько времени тогда я просидела на крыльце, пустым взглядом блуждая по осенним листья на деревьях ее сада, но уйти решилась только когда замерзла настолько, что уже не чувствовала пальцев. Закрывая за собой калитку, я ощущала себя изгнанной из рая. А равнодушное такси, будто не из одного района в другой меня увезло, а из яркой сказки в серую реальность. Словно это был катафалк моих грез.
* * *
На следующий день на работу я опоздала. Привести себя в порядок поутру у меня просто не было сил, и я явилась нечесаная, неумытая, с синяками под глазами и в мятой одежде. Коллеги встречали меня с недоумением на лице, но спросить, в чем дело так никто и не решился.
Не стоит думать, что работа моя была мне столь дорога, или что ответственность столь сильна. Я просто надеялась увидеть Раду и поговорить с ней. Но когда, спешно кинув сумку и верхнюю одежду в своем кабинете, я появилась в бухгалтерии, моему страждущему взору был предоставлен лишь пустой стол. Ее не было.
— А где Рада?— без приветствий осведомилась я.
Блондинка, имени которой я не помнила, подняла голову и взглянула на меня равнодушно и сухо.
— А она уволилась. Что-то там у нее экстренное случилось, и ей пришлось уехать. Даже от зарплаты отказалась, — блондинка снова уткнулась в свой компьютер и уже раздраженно добавила, — и это в конце месяца! У меня семья, а мне теперь спину на работе допоздна гнить…
Не дослушав, я вихрем вылетела из здания, помчавшись к Раде домой.
Калитка была заперта, также как и передняя дверь. Я долго стучала во все окна, и даже пролезла на задний двор к черному ходу, но все безуспешно. Дом отвечал мне скорбным молчанием брошенной собаки. Половицы веранды жалобно скулили под моими ногами, и мне хотелось плакать вместе с ними. На звонки она не ответила как ни в тот день, так ни в последующие. «Телефон вне зоны доступа» — бубнил в трубку женский голос, не скрывая своего равнодушия к чужому горю.
Следующие несколько дней остались в памяти размытым пятном. Я помню только сильную боль во всем теле, словно меня разорвало на две части, и полную бесцветность мира. Меня словно вынули из реальности и посадили в пустой аквариум с толстыми стеклами, запаянными наглухо. Не было ни красок, ни звуков, ни запахов. Стекло отфильтровывало все, что пыталось его пересечь, оставляя лишь пустоту и страдание.
Кажется, я много плакала и пила. Но ни то, ни другое не помогало хоть немного притупить мучения. Ни то, ни другое не могло изгнать тоску из моей души. Словно полудохлая рыбка, я плавала в мутных водах гниющей боли.
И вот, когда я уже была на грани, когда я была готова сдаться, отказаться от борьбы, была готова полностью погрузиться в болото бессилия и безысходности, раздался телефонный звонок. Я бы не заметила его, он бы так и остался для меня не услышанным, если бы не мелодия, выбранная специально для Рады. Это звонила она.
Сил на разговоры у меня почти не осталось, я лишь нажала кнопку «принять вызов». Тихий дрожащий голос Рады обрушился на меня единственными оставшимися в мире звуками:
— Знаю, тебе сейчас очень больно, мучительно больно. Но поверь, скоро все закончиться. Я уйду, и все снова будет хорошо. Ты прости, что я так долго заставила тебя ждать. Мне нужно было закончить кое-какие дела. И теперь я готова. Знаешь, я с самого начала знала, что так будет, знала, что разрушу твою жизнь своим появлением. Сначала я пыталась держаться на расстоянии, пыталась не подпустить тебя слишком близко. Старалась сберечь тебя такой, какой ты была. Но нам вместе было слишком хорошо, так хорошо, что это затмило все страхи и опасения. И тогда я стала затягивать тебя внутрь своего мира. Одну за другой я выдергивала из твоей души ниточки и тянула тебя к себе. Я видела что происходит, видела, что гублю тебя, но не могла остановиться. Я настоящее чудовище, ядовитый паук, пленивший свою жертву и медленно пожирающий ее, а не яркая бабочка, как ты всегда считала. Бабочкой была ты. Но больше так не может продолжаться. Я слишком люблю, для того, чтобы позволить тебе пропасть окончательно. Приходи, мы попрощаемся, и я сделаю тебе последний подарок.
Ее голос, которым я так и не успела насладиться, вдруг сменился тишиной.
Некоторое время я так и сидела без движения, не отнимая трубку от уха, надеясь, что она вновь заговорит. Но этого не произошло. И тогда, словно марионетка, которую кто-то дернул за ниточку, я встала и вышла из квартиры.
Пустая и бесчувственная, я брела по городу, что был похож на склизкий комок намокшей муки. Ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Остались лишь мягкие отекшие очертание некогда прямоугольных домов и асфальт, прилипающий к подошве моей обуви. Вокруг жужжала безликая толпа людей, что вдруг разучилась говорить и утратила свою раздробленность, превратившись в однородную массу. Мне не хотелось идти, было тяжело поднимать ноги и делать следующий шаг, все тело ныло от боли, мир вокруг пугал и вызвал отвращение одновременно. Но я должна была продолжить свой путь, ведь Рада звала меня в последний раз.
Калитка ее дома оказалась не запертой, как и входная дверь. Она ждала, что я сюда приду. Но Рады не было ни в одной из комнат, и я вышла на задний двор. И здесь, впервые за последнее время, я четко осознала и увидела то, что было вокруг меня. Завядшие цветы, листья на кустах и деревьях, сменившие свои оттенки зеленого на осенние цвета, пожелтевшая и засохшая трава и блеклое небо под мутной упаковкой из облаков. Осень почти захватила в свои владения волшебный сад Рады. И только в одном месте еще сохранилась частичка лета.
Пораженная, я застыла на месте, не веря в то, что видела. Стол, что стоял посреди поляны, зацвел. Из всего его тела вырывались на свободу стебли, покрытые маленьким зелеными листьями и белыми цветочками, он был весь обсыпан ими. Подойдя ближе, я почувствовала сладкий запах цветов и дыхание летнего тепла. Даже солнце, будто подбадривая, роняло на него лучи более теплые и яркие.
Тут, на краю зрения, сверху, вдруг мелькнуло что-то яркое и пестрое. Я подняла взгляд и увидела бабочку, весело порхающую над моей головой. Она была очень похожа на ту, что мы видели вместе с Радой на летней поляне в парке.
Я протянула к ней руку, пытаясь коснуться и понять, видение ли это или реальность. Рассыпая сверкающую на солнце пыльцу, она спустилась к моей руке и села мне на палец. На пару секунд она замерла, а затем, взмахнув своими тоники крыльями еще несколько раз, будто на прощание, бабочка растаяла в воздухе.
В ту секунду, как яркие крылья растворились в воздухе, неудержимым потоком, сбивающим с ног, мир хлынул ко мне. Я оглохла и ослепла от тысячи звуков, запахов и цветов, обрушившихся на меня. Все вдруг в одно мгновение вернулось без моего на то согласия, накрывая с головой.
Я словно захмелела от обилия реальности вокруг меня. Голова кружилась, ноги плохо держали, а думать было тяжело и лениво. Одуревшая, по-прежнему мало что соображающая, я вышла на улицу, по привычке заперев за собой калитку.
— Лада, Лада, это ты? — раздалось за моей спиной. Я оглянулась. Меня окликнула какая-то пожилая женщина.
— Лада, милая, — старушка подошла ближе и радушно улыбнулась, — давно я тебя здесь не видела, но все равно узнала. Твоя мама, бывало, заходила попить чаю и показывала мне твои фотографии. Ты сильно изменилась с тех времен, когда летом у бабушки гостила. Хорошо, что приехала, все-таки дом твоего детства. А то только все твоя мама за ним приглядывает. Ты надолго заглянула?
— Я на минутку, кое что-то прихватить,— только и смогла выговорить я, испуганная и ошарашенная осознанием того, что стою у дома моей бабушки.— Мне пора,— бросила я на ходу, спешно покидая улицу.
Словно героиня какого-то кошмара, за которой гонится ужасный монстр, я бежала до самого дома, где спрятавшись под одеялом, попыталась вновь отгородиться от всего вокруг. Мне было страшно от непонимания того, что происходит. Но плакать уже не хотелось: не было ни печали, ни тоски, ни боли. И Рада была рядом — я чувствовала это, осязала ее присутствие, совсем как раньше. И совсем как раньше мир, все вокруг, было таким цельным и гармоничным, таким интересным, волшебным и таящим в себе сюрприз. Будто она на секунду отошла на пару шагов, и стоит лишь обернуться для того, чтобы встретиться с ней глазами и увидеть ее улыбку. Я оборачивалась, каждый раз с наивной надеждой веря, что она вернулась. Но видела лишь пустоту моей квартиры.
Я пыталась набрать номер ее телефона, но все тот же женский голос, до обидного насмешливо и язвительно твердил «набранный вами номер не существует».
Я звонила своим друзьям и знакомым, пытаясь в разговорах случайно, или до нелепого специально выведать, помнят ли они ее. Но никто ничего не знал. «Первый раз слышу такое имя» — извиняющимся тоном удивлялись они, а мне хотелось, словно сбежавшей из лечебницы сумасшедшей закричать «нет», заорать во весь голос от отчаяния. Рада словно исчезла из этого мира, не оставив ничего. Все фотографии, где должно было быть ее лицо, показывали мне лишь пустые пейзажи, все смс, электронные письма, записки, что она оставляла мне порой — все исчезло. Она осталась только в моем сердце, существуя лишь для меня.
Кажется, моя мечта исполнилась — Рада стала только моей. И только я чувствовала ее присутствие. Ее силуэт мерещился мне за спиной, в толпе среди незнакомых людей, то и дело до меня доносился ее запах и тихий шепот, щекочущий слух. Днем она была со мной незримо, а ночью являлась во плоти.
В моих снах она снова была рядом, гладила меня по голове, успокаивала как ребенка.
— Не бойся и не плачь, у тебя нет на это причин. Теперь я всегда буду с тобой, где бы ты не была.
Всю ночь она ласково улыбалась мне, глядя в глаза, уговаривая не отчаиваться и снова начать жить. И я слушалась ее, потому что знала, она действительно со мною, и, значит, все будет хорошо. Как бы тяжело это не было, шаг за шагом я выходила на свет из сумрака одиночества. Потому что так она хотела, потому что так она просила, потом что это сделает ее счастливой.
Я навещала выздоравливающую маму в больнице, приходила в гости на мясной пирог к моей тете, ходила с друзьями в кино и посещала дни рождения. Я даже записалась на кулинарные курсы, с удивлением обнаружив в себе талант к приготовлению пищи, безопасной для здоровья. Я закупала кучи книг, о которых рассказывала мне Рада, и зачитывались ими ночами, не заботясь о том, как я буду вставать на работу.
Тонкие, все в трещинах, стены моего отчуждения таяли, и окружающий мир медленно перемешивался с моей жизнью. Я снова была неотъемлемым ингредиентом этого коктейля.
Все больше и больше убеждаясь, что вокруг меня была реальность, не знавшая Раду. Время от времени я вновь предпринимала попытки найти хоть какие-то ее следы. Но безуспешно. Последней точкой в этих поисках стал мой визит в отдел кадров. Где, покончив с необходимыми делами, я невзначай спросила про Раду.
— Я девушек с такой фамилией и именем что-то не припоминаю. Если она и работала здесь, то до меня, а значит очень давно. Так что извини, Ладочка, ничем помочь тебе не могу. — Сотрудница внимательно оглядела меня, — Давно ты сюда не заглядывала. Вот и прическу поменяла? — не дождавшись ответа, и, судя по всему, не нуждаясь в нем, она продолжила свою щебетание. — Мальчишеская стрижка тебе подходила, но длинные волосы тебе даже больше идут. И ты даже стала женственней одеваться. Вот и юбку надела. Прямо расцвела. Наверное, влюбилась?
Но я не ответила. Пренебрегая всеми законами вежливости, под предлогом «у меня столько дел», я ретировалась из комнаты. В тот момент мне было не до рабочих бумажек, электронных документов и деловых и-мейлов. Наплевав на все обязанности, я забрала вещи из кабинета и сбежала с работы.
Осень уже вконец разбушевалась над городом, сметая с деревьев последние остатки листьев и покрыв небо толстой пленкой, защищающей его от снежной пыли.
Стоя у входа в здание, я наслаждалась прохладными, но нежными прикосновениями ветра, что ерошил мои волосы, совсем как это делала она. Все вокруг казалось таким прекрасным, таким вдохновляющим, таящим в себе чудо. Казалось, стоит лишь дотронуться, и шелуха обыденности спадет, обнажая яркое нутро сказки. Сказки, которая была вокруг меня, и жить в которой я собиралась долго и счастливо. Это был мир, подаренный мне Радой на прощание. В воздухе появился едва заметный запах летних трав и цветов. Глубже вдохнув этот аромат, смешанный с морозной колкостью осени, я улыбнулась миру открыто и радостно. Моих пальцев невесомо коснулась ее рука, и Рада на мгновение одобрительно сжала мою ладонь, придавая мне сил и уверенности, а затем исчезла.
В конце концов, совсем не важно, помнит ли кто-то ее, занесено ли ее имя в базу данных и числится ли она в налоговых отчетах. Это все пустое. Рада со мною, она всегда будет частью меня, до самого конца этой жизни. И я буду жить, деля с ней душу на двоих, ожидая того момента, когда мы будем вместе порхать над сладкими цветами под ярким летним солнцем.
@темы: повесть
-
-
17.03.2010 в 08:52-
-
18.03.2010 в 07:38НИКОГДА ещё литература не вызывала во мне таких сильных эмоций. Фильмы - да. Аниме - да. Музыка - да... Но ни одно произведение не доводило меня до такого состояния. Как же всё-таки жесток наш мир - страдания и невзгоды выливаются на наши головы вёдрами, а счастье приходится собирать о крупицам, и беспрестанно терять его, рассыпать, собирать снова... Я твою повесть обязательно и Веточке дам почитать. Не знаю, понравится ей или нет (ей весьма трудно угодить), но я надеюсь, её это тоже не оставит равнодушной.
-
-
19.03.2010 в 15:32