Формалин

[Гофротара]

апрель 2010

Все что у меня есть — это темнота. Она окружает меня плотным коконом, сдавливая со всех сторон, чтобы не дать пошевельнуться. Я не могу дышать. Она вцепилась в мои веки длинными когтями, чтобы не дать мне очнуться и открыть глаза. Я не могу увидеть свет. Ее тонкие пальцы глубоко проникли в мою голову, они сжимают мои мысли, выдавливая из них последние соки жизни. Я не могу думать. Темнота проникла в мое тело сквозь поры, смешиваясь с кровью, превращая ее в густые, почти застывшие чернила. И сердце захлебывается этой тягучей смесью, не в силах сделать удар. Я не могу чувствовать.
Нет, темнота не желает мне зла. Она любит меня, но ее любовные объятия слишком крепки. Она бережет меня, пытаясь укрыть от чего-то неведомого, но ее кокон слишком душен.

* * *

Мне не было страшно или больно. Мне не было ни плохо, ни хорошо. Меня просто не было. Я хотела бы открыть глаза, чтобы увидеть свет. Но не могла, ведь его не было, как и меня. Я хотела бы сделать глубокий вздох, наполнив нутро живительным воздухом. Мечтала окунуться в видения, сотканные моими мыслями, чтобы хотя бы представить свет и воздух вокруг меня. Но я не могла. Кокон темноты вокруг меня был соткан самой пустотой.
Я была растворена в вечности, разделена на мельчайшие частички, чтобы невозможно было собрать вновь. Словно пыль, они хаотично летали в темноте, не ведая своего дома.
Иногда эти частички сталкивались в своем беспорядочном танце, и тогда ненадолго появлялось подобие меня. Тогда я начинала хотеть. Некоторые частицы сцеплялись, продолжая свое путешествие вместе, со временем увлекая в свой хоровод новых участников. И тогда меня становилось больше. И хотела я все сильнее и сильнее. Однажды это желание стало столь сильным, что смогло на мгновение размокнуть кулак пустоты, выпуская на свободу одинокую мысль.
«Темнота не может быть бесконечной, ведь за ней есть пустота». Это мысль, слабо мигнув, ненадолго озаряя темноту, в страхе спрятала себя в глубинах моего растерзанного «я». Скрывшись от опасности, она крепла, подпитывая собой мое желание. И тогда я снова смогла размокнуть сильные пальцы темноты.
«Пустота не может быть бесконечной, ведь иначе ее не существовало бы».
Меня становилось все больше, а мысли мои крепли. Они уже не боялись своего тюремщика, они атаковали его со всей возможной яростью и злостью, в надежде освободить еще пленников.
«Открой глаза!» — закричал один из них, вырываясь из цепких пальцев.
И тогда сердце, почувствовав надежду, из последних сил забилось, разгоняя вязкую жижу в моих венах. Я открыла глаза.
Побежденная темнота испуганно дернулась, оцарапав мне лицо. Я смогла почувствовать боль. Освобожденное сердце принялось бешено стучать, разгоняя густую кровь. Теперь было возможно и дыхание. Я сделала первый вздох, который тут же оборвался сильным кашлем, переходящим в хрип. Сквозь мои легкие сердце фильтровала цвет крови, очищая его от черного и снова превращая в красный. Я отхаркивала сгустки горькой, прилипающей к зубам темноты. Кокон вокруг меня ослабевал и распадался, из давящего камня превратившись в рыхлую вату. И тогда ко мне пришла радость. Ярким цветом она влилась в мое тело, сильными волнами промывая душу, изгоняя из нее последние остатки темноты. Я могла чувствовать, и теперь была свободной.
— Ты проснулась,— раздался вокруг меня голос, оглушающе громкий настолько, что ленивая тишина от омерзения была вынуждена выползти из моих ушей. Теперь я слышала.
— Кто ты?— ответила я на отсутствующий вопрос, пробуя на вкус свой голос. Его тембр приятными вибрациями ласкал небо. Хотелось говорить еще.— Я хочу тебя видеть. Покажись мне.
— Зачем? Это помешает тебе заснуть. Прошу, закрой глаза и позови темноту назад, убаюкивать тебя. Поверь, так будет лучше, я желаю тебе только добра.
— Но я не хочу спать, я слишком устала от этого. Теперь я хочу быть. Покажись мне.
Голос промолчал. Он не отвечал первое мгновение, не отвечал второе. Затем третье и четвертое. Когда я уже потеряла им счет, и надежда на ответ пропала, он появился вновь.
— Каким ты хочешь, чтобы я был? Старым или молодым, мужчиной или женщиной, красивым или уродливым?
— Со мной слишком долго никого не было, поэтому я хочу того, кто отличается. Мои глаза слишком долго ничего не видели, поэтому я хочу увидеть красоту.
— Хорошо,— ответил мне мужчина, склоняясь надо мной. Он был молод и очень красив.— Скажи, что ты желаешь еще?
— Я хочу быть не здесь.
Мужчина чуть прищурил глаза и улыбнулся.
— Если не здесь, то где?— по-прежнему не меняя выражения лица, спросил он.
— Там, где есть что-то. Хоть что, только бы избавиться от этой пустоты.
На мгновение прикрыв глаза, он покачал головой. Кажется, ожидая именно такого ответа, он все же тешил надежду, что тот будет другим. В его голосе была завернута горечь.
— Однажды тебе все-таки стоит воспользоваться моим советом,— улыбка уже сошла с его лица, стерев за собой и шелковый блеск молодости. Вокруг его рта и лаз, на лбу стали расползаться глубокие морщины,— но я дам тебе то, что ты желаешь,— кажется, он снова взял себя в руки. Морщинки исчезли, уступив место вновь наплывшей улыбке.— Пойдем, это недалеко.
Я поднялась, с наслаждением выпрямившись в полный рост. И сделала шаг.
Пустота вокруг исчезла. Словно легкий дымок, она была сметена ветром перемен. Под моими ногами раздался плеск воды, когда закончилось движение шага. Надо мною раскинулось яркое голубое небо, по которому плыли словно написанные густой краской облака. Белое солнце светило в глаза, насыщая мой изголодавшийся разум светом.
— Тебе нравится?— спросил мой проводник, окидывая взглядом безбрежную гладь воды.
— Здесь так красиво,— я помолчала, задумавшись над тем, что вижу.— Но я хочу больше других цветов, здесь только синий и голубой.
— Какую же часть радуги ты желаешь?— мой спутник в шутку поклонился мне.
— Всю,— мой ответ был короток и прост, как и мое желание. Я хотела всего и как можно больше, слишком изголодавшись.
— Тогда мы начнем с зеленого,— сказал он, ступая на берег, покрытый сочной травой,— добавим оранжевого и фиолетового,— бормотал мой чародей, распуская на земле цветы,— плеснем желтого в солнце,— продолжал он творить, освещаемый сочными струйками тепла.— И наконец, немного красного. Теперь все,— его речь смолкла, сменившись шелестом алой листвы деревьев.
Он не ждал моего ответа, читая все мои мысли и чувства по лицу. Я вышла из воды, с наслаждением рассматривая, как под ступнями расстилается искусно сплетенный травяной ковер. Легкий ветерок ласково обмахнул мою кожу от последних остатков темноты. Я пошла вперед, не заботясь о том, следует ли за мной мой собеседник.

* * *

Не знаю, через сколько единиц времени я переступила, шагая вперед, пока все смотрела и смотрела, никак не насыщаясь окружающим неизменным, но от этого не менее желанным, пейзажем.
Я так и продолжала бы идти, пока не свалилась без сил на землю, но он остановил меня, взяв мою ладонь в свою. Ноги мои перестали шагать, хотя разум по инерции продолжал лететь вперед.
- Стой, – звук его голоса резко дернул мысли за поводок, вновь соединив с телом. – Ты слишком долго шла и утомлена, стоит присесть.
- Ты прав, – чуть удивленная согласилась я, осознав, что мне хочется прямо сейчас упасть навзничь на траву, раскину руки и ноги.
- Мы лучше присядем, – он отвел меня на пару шагов в сторону, где стояла красивая, из чугуна и дерева, скамейка. – Земля помнет твое платье, а трава и цветы испачкают соком. Ты ведь не хочешь испортить такую красивую одежду?
Я опустила взгляд и осмотрела себя, прежде чем присесть. Легкое платье из светлой переливающейся ткани приятно ласкало взор своей невинной гладкостью.
- Мне нравится, спасибо тебе, – поблагодарила я, любовно разгладив складочки ткани на коленях.
- Это то, что я должен делать. Ведь ты сама просила.
Я улыбнулась ему, немного прищурившись под задиристыми лучами солнца. Но тут пухлое облако лениво доползло до желтого шара, с аппетитом проглотив его.
Я посмотрела на своего спутника. Он сидел, откинувшись на спинку скамьи, закрыв глаза и не двигаясь. Если бы он не разговаривал со мной еще несколько десятков секунд назад, его можно было бы принять за искусно раскрашенную статую.
Последовав его примеру, я расслабилась, чуть лениво облокотившись на скамью и его такое же вовсе не теплое плечо. Но глаза закрывать не стала, все еще погружаясь в окружающий мир. Я впитывала в себя воздух, траву, небо, цветы, деревья, пытаясь заполнить ими пустующее пространство внутри, по которому гулкими раскатами разносились звуки ударов сердца. Пустота забилась во мне, словно паразит цепкими крючками вцепившись в тело, питаясь мною, и не желая покидать. Я пыталась травить ее светом и цветом, словно ядом, вливая их внутрь себя. Но пространство это было слишком велико, а мир вокруг слишком прост в своем самокопировании, чтобы его было достаточно.
Облака по небу проплывали размеренно, не замедляясь и не ускоряясь. Даже не пытаясь играть в догонялки, они сохранили ровный строй и держали дистанцию. Форма их была такой простой, слишком невнятной, чтобы служить сырьем для создания небесных замков или единорогов . Трава, цветы, деревья тоже не отличались разнообразием. Все листья, цветы, стебли были одинаковыми, лишенными индивидуальности. Мне даже начало казаться, что они ненастоящие, сделанные из ткани или пластмассы очень искусным мастером. Глянцевая поверхность цветов блестела одинокого идеально, без изъянов, под равномерным светом солнца.
Не знаю как скоро, счет перекатывающимся во мне мгновениям был потерян быстро, но мне окружающая штампованность приелась, став до тошноты безвкусной и пресной. Встав со скамьи, позабыв о сохранности моего платья, я опустилась на землю, рядом с цветком, намереваясь опробовать на прочность ту жизнь, что была в нем.
Судя по шороху одежды, мое исчезновения со скамьи не прошло незамеченным для него.
- Что ты делаешь? – его голос донес до меня слегка вибрирующие волны тревоги.
- Проверяю, как складно сделан этот цветочек, – в голосе моем проступила новорожденная кровожадность, смешанная с любопытством, когда я выдернула стебель из земли. Не обращая внимания на комья грязи, падающие на светлую ткань, подняла бутон ближе к лицу. Втянув по глубже воздух, я надеялась почувствовать нежный или тошнотворно сладостный аромат, но была жестоко обманута глянцевым блеском цветной кожицы. Цветок ничем не пах. Никакой он был и на ощупь, когда я разрывала его лепестки и стебель на кусочки, окрашивая пальцы зеленым соком. Тельце его на вид было нежным и бархатистым, а по ощущениям оставалось никаким. Как будто касаешься твердой пустоты.
- Почему он не пахнет? – вскрикнула я, словно обожженная соком растения, кидая подделку в сторону моего обманщика. – Почему здесь все одинаковое, как под копирку?
Цветок, с комком земли, запутавшимся в корнях, ударил его по щеке, оставив на почти белой коже серые разводы. Но вопреки моим ожиданиям, он не разозлился, не был он и опечален и обижен моим поступком.
- Я сожалею, что мои творения разочаровали тебя, – Извиняющимся тоном бормотал он, помогая мне подняться в земли. – Я просто слишком торопился, ведь ты так хотела что-нибудь увидеть. У меня просто не было времени на детальную проработку, – он стал отряхивать мое платье от крошек земли, размазывая капли цветочного сока в коричневую кашицу грязи. – Прости, дорогая. Ты только скажи, как мне загладить свою вину, я сделаю.
Он, наконец, выпрямился, и я смогла заглянуть в его светло-серые, почти белесые глаза. Зрачки были сильно расширены, и я отчетливо видела в этих озоновых дырах души плещущееся озеро страх. Он боялся, и мне стало от этого немного сладостно и немного смешно. Я могла напугать всего лишь парой слов недовольства. Осознание своей власти над мастером этого нелепого мирка словно пузырьки в шампанском запенилось в моей крови.
- Здесь слишком скучно. Я могу смотреть вокруг, но это созерцание быстро предается, оставляя за собой все ту же пустоту. Эти пейзажи не рождают во мне ни одной мысли.
Он, наконец, отнял руки от моего тела, словно больше не боялся, что я вдруг куда-то пропаду.
- Ты хочешь мыслей? – улыбнулся он облегченно, и даже сквозь сомкнутые зубы улыбки на меня нахлынули его радость и надежда. – Это совсем не трудно. Пойдем.
Он взял меня за руку и, развернув, повел по длинному коридору. То ли львиная доля запаса света ушла на летний пейзаж, то ли он больше не рисковал выставлять напоказ огрехи своих творений, но в помещении весел полумрак. Словно тяжелая пыль, он лениво кружился в воздухе, время от времени оседая на моем черном платье серым налетом.
- Мы пришли – остановился он после нескольких метров неторопливого шага. Коридор оказался не таким длинным, как был в начале, и мы уже стояли перед высокой двухстворчатой дверью.
Без лишних вопросов я толкнула слишком легкую для такой толщины дверь.
Передо мной предстала библиотек. Огромная, в два этажа, она была уставлена множеством стеллажей самого разнообразного вида. Книги были расставлены и на антикварных полках из давно состарившегося дерева и на ярких шкафах, манящих к себе желтыми глянцевыми отблесками пластмассовых и металлических тел.
- Заходи, располагайся. Чего ты ждешь? Здесь столько книги, что тебе понадобится все твое время, чтобы изучить их, – он слегка подтолкнул меня в спину, заставляя переступить порог.
- Надеюсь, на этот раз никого копирования? – я повернулась к нему, приняв нарочито суровую позу, для дополнения образа нахмурив брови.
- В этот раз все так, как тебе хочется, поверь – ответил он чуть торопливо, отводя взгляд. Чтобы не смотреть мне в лицо, он принялся разглаживать складки тяжелой портеры, за которой не было окна.
Я лишь кивнула, решив поверить и не терять драгоценное время. Без остановки миновав уютный полукруг для дремоты и распивания чая с лимоном, составленный из дивана, двух кресел и журнального столика, я сразу направилась к книгам. Доставая первую попавшуюся, обернулась, чтобы увидеть, как он садится на диван, уныло сгорбившись. Вся его поза выражала глубокое нерадостное раздумье, в которое он нырнул с головой.
Я не знала, что тревожит моего безымянного друга, и знать не хотела. Книга в моей руке манила и будоражила воображение куда сильнее, чем тошные мысли унылого кудесника. С хрустом отогнув обложку совершенно новой книги, я словно в омут провалилась в черно-белую рябь текста.

* * *

Почти не шевелясь, лишь скользя взглядом по страницам, я стояла у стеллажей не в силах оторваться, жадно впитывая слова. Сглатывала их внутрь, еще и еще, наполняя свое нутро. Буквы, звонко сталкиваясь, перекатывались внутри меня, заполняя пустоту. И я все читала и читала, не обращая внимания ни на что вокруг, ни на пространство, ни на время, ни на себя саму, несмотря на то, что все слова, все мысли этой книги до странного были знакомы мне. Казалось, что где-то я уже это слышала, где-то читала, а может быть, даже придумывала и представляла сама. Я не находила что-то новое, а лишь возвращала утерянное или отобранное старое. Но это не могло остановить мой приступ обжорства.
Когда последняя страница была перевернута, я еще четче осознала, насколько сильно пустота въедалась в мое тело, и как много усилий мне придется приложить, чтобы изгнать ее. Требовалось больше мыслей, больше слов, еще и еще. Так много, чтобы они не смогли больше помещаться во мне, просачиваясь тонкой струйкой сквозь мои поры, вырисовывая на коже слова. Хотелось прочесть так много, чтобы самой превратиться в книгу.
Не заботясь о порядке, я потянулась за еще одним томиком, бросив тот, что был в руке прямо на пол. И даже не услышала стука падения, так быстро новые слова захватили всю меня. Поглотив все, что только было внутри, я потянулась за новой порцией, все также не волнуясь о сохранности прочитанной книги, что вскрытая, внутренностями слов наружу, лежала на полу.
Я переходила от одного стеллажа к другому, беспорядочно, наугад выбирая книгу и тут же приступая к ее чтению, оставляя за собой дорожку из трупов растерзанных книг. Менялись слова, менялись мысли, содержание, качество бумаги, шрифт, рисунки на обложках, размеры. Но неизменным оставалось ощущение, что я лишь возвращаю украденное, а не приобретаю нечто новое.
Я и продолжала переходить от полки к полке, оставляя за собой выжженные пустотой стеллажи, и могильные холмы книг на полу.
Чем дальше я шла, тем проще становились книги. Теперь шрифт в них был все более крупным, идеи все проще, а появившиеся иллюстрации занимали по целой станице, перемешивая черно-белый мир слов с красками и плавными линиями рисунков. Но я продолжала читать, не смея отбросить в сторону книгу, пока не перевернута последняя станица. Я все надеялась найти хоть что-то неузнаваемое и особое, но тщетно.
Надежда все еще была во мне, где-то спрятавшись от судьбы быть задушенной, когда я нашла первую пустую книгу. И открыв ее, узрела лишь пустые белые, с прожилками волокон, станицы. «Наверно, это случайность, небольшой огрех» — успокоила я себя, беря следующий экземпляр. Это ведь просто ошибка. Но внутри вновь оказалась лишь нетронутая краской бумага. Пустышка. Спешно отшвырнув от себя эту мерзость, я начала лихорадочно перебирать остальные книги, и лишь для того, чтобы снова увидеть пустоту. Я все продолжала переходить от полки к полке, за короткие секунды пересмотрев все, что они в себе содержали, в отчаянии сбрасывая на пол одни подделки. Для меня остались лишь пустые внутри, хрупкие куколки без слов, а не яркие бабочки образов, что должны взлетать, стоит лишь перевернуть обложку. Это было кладбище не рожденных мыслей, заколоченных в шуршащие гробы из бумаги. И пустота снова подала сигнал, уверяя меня, что жива и умирать не собирается. Ее было не задушить жалкой горсткой давно испитых книг.
Рассерженная, я кинулась обратно в центр зала, зная, кого можно обвинить в таком жестоком обмане. Он встретил меня стоя, печальный и полный тревоги.
— Что это значит?— закричала я, нисколько не тронутая его видом. — Ты сказал, что в этот раз все будет иначе! Но здесь нет ничего нового, ничего, что уже когда-то не было моим! А остальное — лишь подделка, издевка надо мною! Что это, отвечай, — мною овладел гнев и отчаяние.
Он молчал, смотря мне в глаза. Из его взгляда, прямо в меня, просачиваясь сквозь глазницы, переползала тревога. Теперь мне тоже было страшно. Стены маленькой комнатки, с разбросанными на полу книгами и старым, потрепанным диваном в дырах, навалились на меня, словно пытаясь раздавить и посмотреть, из чего я же сделана.
— Почему так? Почему все так?— бормотала я сквозь безвкусные слезы, возвращающиеся обратно в меня сквозь приоткрытые губы, чтобы снова вытечь из-под век. Даже они текли по кругу, повторяясь.
Мой спутник так ничего и не ответил, лишь крепко обняв меня, заботливо отгородил собой окружающий мир, заставив меня не смотреть.
Я уже перестала плакать, но он все также сжимал руки вокруг, не давая пошевельнуться, мешая открыть глаза. Передо мной снова была знакомая чернота, тяжелым, но мягким одеялом, укрывшая мой разум. Она ласково гладила меня по голове, перебирая волосы, вторя движением моего утешителя. Чернота и мой безымянный друг убаюкивали меня, и мысли становились все тягучей и неподвижней, липкой смолой застывая в моей голове.
— Спи, моя дорогая, спи…— зашептали они мне на ухо, — и тогда все будет снова хорошо как раньше. Только спокойствие и ничего больше. Только пустота.
Пустота… Это слово словно одинокий светлячок — светило посреди темноты. Пустота пугала меня своей необратимостью. Я вдруг почувствовала, как она, словно густой дым, расползается внутри меня, заполняя, вытесняя все то, что я успела вернуть.
— Отпустите! — закричала я им, отталкивая и вырываясь прочь.
Мой безымянный друг сделал пару неловких шагов назад, споткнувшись и почти упав.
— Верни мне небо и траву, сейчас же, верни,— заплакала я вновь, тщетно пытаясь скрыть дрожь своего страха, волнами накатывающего на тело. Он должен бояться меня, тогда все будет так, как надо.— Верни!— вскрикнула я еще раз истерично, и, взмахнув рукой, ударила его по щеке.
От удара его глаза стали еще печальнее, а рот скривился в гримасе боли и вины.
— Хорошо, хорошо,— забормотал он беспомощно, снова подходя ко мне. Вокруг шумели деревья, стройным хором шелестя листьями под чутким руководством ветра-дирижера.— Теперь все снова так, как было, — он взял меня за руки и умоляюще посмотрел.— Я только хотел помочь, ради тебя, это все ради тебя. Прости, прости…— перешел он на бессвязный шепот. Он выглядел таким отталкивающе жалким, таким больным и слабым, что мои злость и обида исчезли, сменившись холодным равнодушием. Я оставила его стоять так, опустив голову, сгорбившись посреди поляны, и пошла куда-то вперед. Вскоре за деревьями показалась скамейка, то ли та же самая, то ли просто ее точная копия. Этого было не угадать, ведь пейзаж вокруг был одинаков и неотличим, куда ни кинь взгляд. Я снова села, под тихое шуршание моего светлого платья, запрокинув голову назад, вцепившись взглядом небу в горло. Жадно сглатывая небесную синеву, я пыталась утолить свою жажду, заполнив себя еще хоть чем-то, еще хоть немного. Но тщетно, меня будто пленил кошмар, в котором горло и рот превращаются в песчаную пустыню, а ты пьешь воду жадными глотками, но она исчезает, стоит ей лишь коснуться языка. Так было и с небом, влага его цвета превращалась в жесткий комок слипшегося песка, который я с трудом проталкивала в себя, надеясь, что хоть один глоток окажется настоящим. Но все было напрасно, вокруг был лишь пустой мираж.
Одни и те же облака снова и снова проплывали над головой, будто нас накрыли перевернутой фарфоровой тарелкой небесного цвета, внутренности которой расписаны густыми мазками белой краски. И кто-то неведомый медленно раскручивал ее по кругу с тупым упорством.
— Что ты там ищешь, дорогая?— раздался за моей спиной его утомленный, но все также плюющийся безосновательной нежностью голос.
— Хоть что-то настоящее, не поддельное, сделанное не из пустоты,— я стала разжигать в себе злость на него за непонимание и бессилие дать мне желаемое.
— Зачем тебе это, милая? Пустота тем и хороша, что из нее можно вылепить все, что угодно. Стоит тебе попросить, и я создам, распишу воображением любую твою фантазию.
— Любую? Любую?!—вскрикнула, вскакивая со скамейки.— Прекрати врать мне. Я просила не так многого, и ты не смог этого дать!
Я плеснула в него еще одну порцию разъедающего внутренности гнева и, развернувшись спиной, пошла прочь быстрым шагом.
— Я могу дать только то, что есть у тебя. Все вокруг — только то, что есть в тебе. Прости, родная, сделать существующим то, чего нет, я не в силах.
Мои шаги не замедлялись, и ему приходилось говорить на бегу, выбрасывая из себя слова, скомканные и помятые от тяжелого дыхания.
— Тогда я хочу туда, где есть что-то еще. Туда, где есть другие, не я,— озаренная этим простым решением, я резко остановилась, тут же почувствовав легкий толчок спину. Я обернулась и он отпрянул, — отведи меня туда.

* * *

Тот страх, отголоски которого раньше долетали до меня лишь холодными брызгами из его глаз, теперь обрушился волной сквозь прорванную плотину. Черты его лица снова стали искажаться, словно размываясь под бьющими струями, теряя свою красоту и покрывая кожу морщинами.
— Пожалуйста, нет!— умолял он меня, закрывая свое ставшее уродливым от ужаса лицо. Сквозь его пальцы тонкой струйкой просачивалась красота, капая и ударяясь об землю распускающимися цветами.— Тебе нельзя уходить отсюда, ты должна быть только здесь, ты можешь быть только здесь.
— Тогда что ты еще можешь предложить, чтобы удержать меня? Покажи мне, и возможно я останусь,— сжалилась я над ним, ведь он не желал мне зла и мог обменять свою доброту на несколько порций моего терпения.
Я видела, как перестали дрожать его плечи, когда кинула ему кусок надежды. Цвет вернулся к его волосам, а лицо, отнятое от рук, приняло свою прежнюю форму. Страх все еще лип к коже вязким илом, но не был больше смертельно разъедающим.
— Конечно, конечно… я смогу дать то, что тебе понравится. У меня есть множество идей, безграничные возможности. Ты только посмотри.—
он прерывисто задышал, захлебываясь возбуждающей надеждой, и обвел взглядом просторную комнату, забитую множеством сундуков, ящиком, шифоньеров, шкафов и вешалок с одеждой.
Я подошла к одному из них и выдвинула ящик — шелк с кружевами соблазнительно блестел своим тонким телом на свету. Пышное платье на манекене рядом со мной призывно зашуршало своими складками. Я дотронулась кончиками пальцев до холодноватой на взгляд ткани и ничего не почувствовала. Провела по нему рукой, комкая безупречную гладкость уродливыми шрамами складок. Но опять коже моей было все равно, из ощущений, что она передавала мне, было только равнодушие. И здесь все пустое. Даже вещи.
— Это не все ,— он оттащил меня от комода, не дав даже задвинуть ящик,— здесь просто настоящий рай для твоего тела,— он толкнул белую дверь, за которой показался кусочек еще более белой ванной. Отворив дверь еще шире, он завел меня внутрь, с робкой надеждой следя за выражением моего лица. Он так хотел одобрения, согласия, благодарности. Но я не могла даже ради него почувствовать этого. Я равнодушно разглядывала стеклянные и фаянсовые поверхности, заставленные различными баночками, бутылочками и тюбиками. Наверное, они должны меня притягивать, наверное, моему телу была бы приятна такая забота. Я взяла первую попавшуюся баночку и открутила крышку. Поднеся нос к горлышку, втянула абсолютно сухой и безжизненный воздух. Опять ничего. Пустота.
— Ты что, издеваешься надо мной?!— я швырнула баночку, и та словно ракета, под напором топлива из смеси ярости и разочарования с силой врезалось в кафельный пол. Мой несчастный друг вздрогнул и некоторое время наблюдал, как густая белесая кашица растекается по щелям между плитками.
— Это что такая жестокая шутка, игра?— громкость моего голоса все повышалась, словно гнев где-то внутри вращал огромную ветряную мельницу, насыщая меня энергией. Хотелось закричать, ударить, разбить, порвать, сломать и разрушить. Я чудом сдержала в себе этот порыв, в очередной раз просто убегая.
Отступая назад на зеленую, и наверно мягкую траву, я так мечтала почувствовать голыми босыми ногами прохладное прикосновение стеблей и легкие уколы мелких камешков, но мечты оставались только мечтами. Трава была такой же пустой картинкой, что и все остальное.
Вслед за мной из белой ванны вылетел мрачный ветер, будто порожденный нагнетаемой во мне тягой к разрушению. Он, словно озлобленный пес, начал носиться вокруг меня, кидаясь на унылое спокойствие недвижимого пейзажа. Но листья, ветви, стебли были точно пластмассовые — с трудом изгибались под мощным напором рассерженного ветра, тут же пружиня и возвращаясь в прежнее положение. Ничто не хотело здесь меняться.
Откуда-то сверху слетел громкий стук и треск, словно кто-то начал колотить железной ложкой по фарфоровой поверхности небес.
— Пожалуйста, успокойся. Не надо так злиться, это разрушает все вокруг. Что еще я могу попытаться придумать для тебя? Дай мне шанс, прошу.— Нагнал меня все тот же умоляюще-испуганный голос моего друга.— Ответь…— прошептал он, взяв меня за руку, останавливая. Его рука была безжизненной, твердой, совсем не такой, в какую хочется вкладывать ладонь. Я брезгливо выдернула свою из его, закипая на огне своего гнева еще сильнее. Ветер бесновался все яростнее, облаивая теперь все без разбора, даже меня.
— Ты мне надоел! Меня уже тошнит от твоих щенячьих мокрых глаз и забитого страхом голоса. Тошнит, слышишь?!
— Хорошо, хорошо,— забормотал он суетливо и нервно, послушно отступая от меня,— я все сделаю, я многое могу,— повторял он все свою молитву, уже не веря в нее, но и не смея отказаться.
— Привет,— прощебетала улыбчивая блондинка в паре шагов от меня,— если тебе скучно, предлагаю пройтись по магазинам, или сходить в кино. Но шопинг будет все-таки лучшим средством против депрессии,— она подошла ближе, преданно заглядывая мне в глаза белесыми глазами, в которых радужка почти сливалась с белком.— Будем дружить?
— Девушке лучше сходить на свидание,— густой тягучий мужской голос влился в кисло-сладкий девичий, поглотив его в себя,— романтический вечер в хорошей компании даст больше положительных эмоций. Я стану твоим возлюбленным, нежным и трепетным, или страстным и сильным, таким, как ты захочешь.
Обладатель голоса подошел ближе, потянувшись за моей рукой, видимо, чтобы поцеловать ее. Но я отдернула ладонь, отскочив назад, лишь только блеснули на его лице белые пятна глаз.
— Внученька, что же ты вся на нервах,— мне на спину мягко легла чья-то ладонь, разглаживая складки черной футболки.— Пойдем лучше в дом, я испекла твой любимый яблочный пирог.
Испуганная, я резко обернулась, тут же передернувшись от омерзения. Уютная пухлая старушка, осуждающе, но с заботой качала головой, глядя на меня отвратительными слизняками бесцветных глаз. Чувствуя, как начинают заползать в мои мысли скользкие липкие насекомые, не заботясь о вежливости, я растолкала назойливых незнакомцев, быстрым шагом удаляясь прочь. И вскоре перешла на бег, словно соревнуясь с ветром: кто из нас быстрее выберется на свободу, кто быстрее достигнет края.
— Что же ты творишь? Прекрати разрушать спокойствие нашего мира!— отчаянно воскликнул мой почти недруг, неожиданно появившись передо мной.
Не успев остановиться, я врезалась в его на удивление тяжелое и твердое, словно камень, тело. И потеряв равновесие, отлетела назад, упав на траву. Опьяненная набирающей обороты и растыкающейся по мышцам злостью, я за доли секунды поднялась на ноги и оказалась рядом с тем, кого начинала ненавидеть все сильнее и сильнее. Пощечина в этот раз была размашистее и больнее, оставив на его коже красный след, а из глаз выжав струйки слез. Но как бы я этого не желала, он все никак не хотел отвечать мне взаимностью, чтобы приумножить мой гнев своим. Он все пытался успокоить меня и утешить, кажется, просто не в силах дать мне что-либо еще, кроме заботы и внимания.
— Как же я ненавижу этот отвратительный пейзаж вокруг, ненавижу тебя и все твои никчемные попытки дать мне хоть что-то. Ты жалок и беспомощен. Признай это,— заорала я еще сильнее, травя свое раздражение его тошнотворно приторной доброжелательностью и всепрощением
— Я не могу тебе дать ничего, кроме тебя самой! Это не моя вина, что тебе требуется что-то еще, не моя!— Наконец в его голосе проявилось что-то отдаленно напоминающее раздражение и неприятие. И этой маленькой крупице реагента хватило моему сознанию, чтобы взорваться обжигающей волной злобы, опалившей мысли до состояния угольной черноты. По щекам потекли ртутные шарики слез, ядовитые и тяжелые.
Ветер набросился на моего собеседника, дождавшись команды атаковать. Но напрасно черный пес пытался опрокинуть его навзничь, казалось, он кидается, лязгая зубами, на монолитную скалу.
— Тогда пусть все идет к чертям! Пусть все здесь разлетится вдребезги, рассыплется, сломается, исчезнет,— вцепившись в ворот его пиджака, я выплевывала эти острые слова, которые впивались в его белую кожу, оставляя на лице кровоподтеки боли.
Он хотел было что-то возразить, кривя губы в вымученной улыбке, потянулся было руками к моему телу, чтобы обнять и прижать, но его остановил громкий, оглушающий треск над нашими головами. Подняв взгляд, он с ужасом посмотрел куда-то вверх, задрожав всем телом. Я последовала за его взглядом, и, увидев, что происходит, тоже задрожала, но не в панике, а от злорадства и пьянящего кровь предвкушения.
Расписная тарелка неба покрывалась быстро расползающимися, словно длинные черви, трещинами. Они плотной сетью накрыли синюю поверхность, с каждой секундой становясь все толще и неповоротливее, но продолжая расти. Давно засохшая краска облаков шелушилась и опадала хлопьями, словно снег, кружась в вихрях буйной радости разгулявшегося ветра. Он, наконец, был в силах разрушить окружающее непоколебимое постоянство, с корнем вырывая из земли вянущие и съеживающиеся цветы, ломая с хрустом тонкие рахитные кости деревьев, сдирая с них ошметками красное мясо листьев.
Цвет неба быстро исчезал, растворяясь в наступающей черноте трещин, радуга крошилась, разносимая ветром, уступая место пустоте, что так тяготила меня по началу. Но не в этот раз. Я захохотала как безумная, кружась в нелепом танце, вторя вихрям неба. На этот раз я выберусь отсюда по-настоящему, и ничто мне не помешает, ведь путь был открыт.
— Прошу тебя, перестань, давай все вернем назад, нам нельзя уходить отсюда, мне нельзя выпускать тебя. Ты сама просила, сама хотела так,— всхлипывал где-то под моими ногами тугой комочек свернувшегося от страха ребенка, что некогда был взрослым мужчиной.
Но я больше не обращала на него внимания, перешагивая через пустоту, окутывающую нас.

* * *

Замедлила свой шаг я в небольшом светлом коридоре, уткнувшись носом в чье-то пальто. В первое мгновение я испугалась, что это снова лишь кусок того мирка, из которого я пыталась выпрыгнуть. Вот сейчас заговорит мой кудесник, опять жалобно прося прощения. Но тут окружающее пространство с шумом навалилось на меня всем телом, и я, одурев от нахлынувшей материальности, осознала — мне удалось бежать. Звуки, свет, запахи — все они нетерпеливо толкаясь, гурьбой кинулись на меня, крича «меня, меня почувствуй первым!». Теперь они были настоящими: чужими, отличными, не мною. И приходили не в мир из моих недр, а в мои недра из мира. Это было то, что снаружи. А то, что внутри, осталось где-то в пустоте, запертой внутри меня.
Надышавшись пылью и нафталиновым запахом шерстяной ткани, я сделала несколько шагов назад, коснувшись спиной какой-то холодной поверхности. Я с наслаждением гладила эту ровную, без изъянов, гладкость, никак не насыщаясь теми ощущениями, что она давала. Наконец любопытство повалило меня на лопатки, и, сдавшись, я развернулась. Передо мной было зеркало.
— Так вот я какая,— рассмеялась я вслух, ощупывая себя. Это было увлекательное занятие. Я поворошила свои волосы, очарованная тем шуршанием, что они издавали при этом. Прикоснулась к кончику носа, надавив словно на кнопку, провела пальцами по коже щек, спустилась по шее к ключицам. Затем отошла на пару шагов, чтобы разглядеть свое тело в полный рост. Футболка, брюки, босые ноги, розовые пластинки ногтей блестят под светом лампочки. Я повернулась, пытаясь изогнуться так, чтобы увидеть себя со спины. Но тело мое не обладало шарнирной гибкостью, и глаза не росли на затылке (я его ощупывала), и разглядеть удалось все не так подробно, как хотелось. Вновь приблизившись к зеркалу, я улыбнулась себе и в благодарность ткнулась в него носом. От моего дыхания на стекле расползлась влажная дымка. Нарисовав на быстро исчезающем фоне знак бесконечности, я, наконец, решила узнать, что там было дальше по коридору.
Входную дверь я оставила «на сладкое». Без промедления открыв первую же попавшуюся на моем коротком пути дверь, я оказалась на пороге ванной комнаты. Она была совсем не белой, и разных баночек в ней было немного меньше, чем в той, что мне недавно дарили. Я зашла внутрь, не переставая ощупывать взглядом все, что было там. Через пару шагов я очутилась перед самым главным предметом комнаты — эмалированной посудиной для полоскания человеческих тел. Она была покрыта сеткой тонких трещин, совсем как фарфоровое небо в начале своего разрушения, местами была в желтых и серых въевшихся пятнах. Из крана редко, но верно сочилась вода, героическими усилиями выдавливая себя каплями из труб. Понимая ее стремление вырвать себя на свободу, я до упора выкрутила синий вентиль. С торжествующим шипением струя ударила о дно ванны, шустрой змеей тут же ускользая в слив. Я подставила левую руку под ее укусы. Вода оказалась ледяной, тут же окрасив мою кожу в красный цвет. Продержавшись десяток секунд, я выдернула ладонь, закрутила синий вентиль и открутила красный. Дно ванны наполнилось почти прозрачным паром. Вновь решив испытать себя, я подставила уже правую руку. И тут же выдернула ее. Вода была слишком горячей. Немного подумав, я убавила напор горячей и добавила холодной. Затем принялась за исследование окружающих меня баночек и бутылочек. Я по очереди выдавливала или выплескивала их содержимое себе на ладони, растирала между пальцами, ощупывая их густоту, вязкость однородность или зернистость, вдыхала запахи, а затем смывала с рук под бьющей струей воды.
Ароматы перемешивались, взбудораженные крутящей каруселью воды жидкости и кашицы пенились, наполняя ванну пушистыми облаками. Наконец перепробовав все, что было, я закрыла воду и вышла из комнаты. Пропустив дверь напротив ванной, я вошла через проем в конце коридора. Это оказалась кухня. Окно, напротив, было наглухо заколочено частоколом жалюзи. Решив не портить себе сюрприз, а оставила внешний мир в покое, обратив свое внимание на холодильник. Широко распахнула его дверцу и вторглась в освещенные внутренности. Полки были почти пустые. Я смогла лишь укусить дольку лимона, блаженно сморщившись от его яркой кислоты, слизнуть с пальца выдавленный из пачки какой-то острый соус, да запить все это великолепие вкусов ледяной водой, от которой разболелись зубы.
Быстро просмотрев что скрывается в ящиках, и не найдя там ничего интересного, кроме ложек, вилок, тарелок, да кастрюль, я вышла из кухни и подошла к оставшейся двери.
Стоило мне только ее приоткрыть, как мое горло теплым шарфом, колющим ворсом кожу, окутал мерзкий запах гниения. Отпрянув было, я все-таки взяла себя в руки ради призывов капризного любопытства, и вошла в комнату. Если бы не сильный запах, обещающий тошнотворно-ужасное зрелище, моему любопытству совершенно нечем было бы здесь поживиться. Старый книжный шкаф, заставленный разнокалиберными книгами, телевизор, поглощающий в углу свет черной дырой экрана, письменный стол, шифоньер, журнальный столик да кресло, развернутое ко входу спинкой.
И в этом кресло кто-то сидел. И от этого кого-то шелковыми лентами расползался шлейф того самого аромата духов смерти.
Сердце мое бешено застучало, казалось, что оно сейчас сломает ребра, прорвет кожу и выпрыгнет, заскакав по комнате, словно теннисный мячик. Там, в мире из папье-маше такие эмоции были просто невозможны. Подталкиваемая любопытством, в которое мертвой хваткой, ища защиты, вцепился страх, я, наконец, обошла кресло, чтобы взглянуть на труп. И тут же пожалела об этом. Выругавшись матом, любопытство мигом сбежало, оставив меня наедине с оледеневшим ужасом. Ужас пытался согреться, прижимаясь к моему телу, но только покрывал меня налетом инея.
На кресле сидела я. Я узнала себя по форме носа, разрезу глаз, по впадинам на шее и ключицам. Только вот кожа на этом моем лице была серо-синей, с просвечивающими черными прожилками, грудь от дыхания не вздымалась и не опадала, и вены не пульсировали, видимо уже давно иссохнув в резиновый канат. Словно зачарованная, не в силах оторваться от этого зрелища моего вероятного конца, я опустила взгляд на тело. Если голова и была моей, то остальное было чужое. Точнее это было несколько кусков других тел, сшитых воедино. На руках и ногах уродливыми браслетами бугрились шрамы и швы. Передо мной сидела лоскутная кукла из гниющей плоти, словно кто-то, имея лишь голову, пытался воссоздать и тело, то и дело заменяя части на более подходящие. Мне вдруг захотелось прикоснуться к ней, хотя уже от одной мысли об этом к горлу подкатывала помойная волна тошноты. Кожа оказалась на ощупь липкой и холодной, будто высасывающей тепло из меня.
Под моими пальцами трупная рука пошевелись. Отдернув ладонь, я подняла взгляд, чувствуя, как туго поворачиваются глазные яблоки, застревая на песчинках страха. Труп открыл глаза, тоже не мои, ибо были они разного цвета — карего и темно-синего, и удивленно осмотрел меня.
Я даже не смогла заставить себя сделать шаг назад, когда мертвая встала с кресла. Страх, словно пустыня, расползался по мне, забивая суставы горячим песком, лишая возможности двигаться.
— Что ты здесь делаешь, почему ты опять проснулась?— мертвец открыл рот и издал скрежещуще-скрипучие звуки, неожиданно сложившиеся в слова.
Она протянула руку и стиснула на моем запястье, потянув к себе. Я почувствовала, как кожа под ее пальцами стала неметь, теряя чувствительность, а опустив глаза, увидела, что из розовой она превращается в синюю, такую же, как у трупа.

* * *

— Иди, снова ложись спать, иди, иди,— приговаривая, труп потащил меня в коридор, к зеркалу.
Но на полпути, с огромным усилием, я все-таки переборола трение страха, вырвавшись и кинувшись прочь, ко входной двери. К счастью, та легко открылась, выплюнув меня в холодный подъезд. Ударяясь о грязные стены, я в панике скатилась вниз, к выходу.
Но кошмар не закончился, стоило мне выбежать на улицу. Здесь запах тления был еще сильнее, пропитав собою все пространство до нитки. Играющие у подъезда в мяч трупы детей испуганно посмотрели на меня, широко открыв глаза. У одного плохо закрепленное глазное яблоко выпало, покатившись по асфальту. Ребенок в панике кинулся за ним, а остальные так же продолжали молча глядеть на меня, без возможности закричать зашитыми нитками ртами.
Не менее испуганная, чем они, я кинулась прочь, не разбирая дороги. На пути мне попадались все новые и новые трупы, идущие куда-то по своим мертвым делам. Все такие же тряпичные куклы, с четкими полосками швов, разделяющих их на чужеродные куски.
Остановилась я только тогда, когда оказалась в тесном и заваленном мусором тупике, но зато пустом и почти свободным от запаха гниющей плоти. Задыхаясь, с трясущимися ногами, я буквально упала рядом с большим мусорным контейнером. Легкие разрывало от нагрузки, они дышали так часто и сильно, будто вот-вот лопнут. Привалившись к контейнеру, я закрыла глаза, ожидая пока успокоится дыхание, и почти с наслаждением стала вдыхать запах тления стареющих вещей, который почти перекрывал удушающую трупную вонь.
Я вдруг поняла, какую ошибку совершила, и как был прав мой безымянный друг, умоляя остановиться. Сейчас мне больше всего хотелось вновь окунуться в оставленный мною пустой мир, смыть с себя все запахи, ощущения и чувства. Снова наглотаться транквилизаторами из пустоты, что уняли бы боль страха и смятения.
— Я же просил тебя, милая. А ты как всегда не слушала.
Заслышав в себе этот знакомый голос, отняла взгляд от пола. Передо мной стоял он все в том же образе молодого мужчины. Лицо его мужественно сдерживало напор отчаяния и смертельной боли, изредка теряя контроль гримасами мучений. Кожа его пузырилась и отпадала, словно тело его окунули в кислоту, одежда тлела и расползалась прямо на глазах, волосы словно горели в невидимом пламени. Ему было нельзя находиться здесь, это место означало смерть. Но он все-таки пришел.
— Я не мог тебя бросить, дорогая,— через силу выжал он слова сквозь задыхающуюся гортань.
— Ты можешь забрать меня обратно, пожалуйста, забери!— взмолилась я, вскочив на ноги и впечатав свое тело в его.
Он не ответил. Но все вокруг, мигнув чернотой между кадрами разных миров, вдруг вновь сменилось на знакомый пейзаж. Я поняла это, когда запахи и ощущения вдруг исчезли, угаснув до блаженного штиля чувств.
Мой друг успокаивающе гладил меня по спине, стряхивая последние остатки смятения и испуга.
— Я устала,— выложила я осторожно ему на грудь эти хрупкие слова,— хочу отдохнуть от света, от цвета, от себя,— больше сил не осталось ни чтобы молчать, ни чтобы говорить. Хотелось лишь раствориться в покое. Я ждала.
— Ничего, ничего, я уложу тебя спать. Только не бойся, кошмаров не будет, я обещаю, я буду петь тебе колыбельные и отгонять подлетающие сны,— Он наклонился и мягко поцеловал меня на прощание.— А теперь ты просто закрой глаза и тогда исчезнешь.
Я последовала его совету, погасив сияние солнца шторами век. И исчезла.

* * *

Все что у меня есть — это темнота. Она окружает меня плотным коконом, сдавливая со всех сторон, чтобы не дать пошевельнуться. Я не могу дышать. Она вцепилась в мои веки длинными когтями, чтобы не дать мне очнуться и открыть глаза. Я не могу увидеть свет. Ее тонкие пальцы глубоко проникли в мою голову, они сжимают мои мысли, выдавливая из них последние соки жизни. Я не могу думать. Темнота проникает в мое тело сквозь поры, смешиваясь с кровью, превращая ее в густые, почти застывшие чернила. И сердце захлебывается этой тягучей смесью, не в силах сделать удар. Я не могу чувствовать.
Нет, темнота не желает мне зла. Она любит меня, но ее любовные объятия слишком крепки. Она бережет меня, пытаясь укрыть от чего-то неведомого, но ее кокон слишком душен.

@темы: рассказ

Comments

[aisgil]

Хороший.